вольность

Стихи Александра Пушкина, заметки на полях ΞΚ

Беги, сокройся от очей,
Цитеры слабая царица!
Где ты, где ты, гроза царей,
Свободы гордая певица? —
Приди, сорви с меня венок,
Разбей изнеженную лиру…
Хочу воспеть Свободу миру,
На тронах поразить порок.

Открой мне благородный след
Того возвышенного галла,
Кому сама средь славных бед
Ты гимны смелые внушала.
Питомцы ветреной Судьбы,
Тираны мира! трепещите!
А вы, мужайтесь и внемлите,
Восстаньте, падшие рабы!

Каюсь, я слишком часто пишу о розах. Возможно, моё сознание цепляется за уцелевшие островки красоты, или, может быть, форма мне подчас важнее сути. И то, и другое похоже на правду, но сегодня дело не в этом. В иные дни я выгораю, как сущность, и начинаю говорить начистоту, словно грешник на страшном суде. Не надо подбирать слов или пытаться излагать внятно. Слова и фразы родятся сами собой, шелуха с них сыплется и проваливается куда-то сквозь решётку ливневой канализации. Вода, желчь, обида, жертва, раскаяние, сожаление — всё валится вниз вперемешку с окурками, бумажными платками, чеками из магазинов, фантиками от конфет, обрезанными стеблями роз.

Увы! куда ни брошу взор —
Везде бичи, везде железы,
Законов гибельный позор,
Неволи немощные слезы;
Везде неправедная Власть
В сгущенной мгле предрассуждений
Воссела — Рабства грозный Гений
И Славы роковая страсть.

Мой роман с розой начался с историй Андерсена. Герой одной из них — естественно, безответно влюблённый — засушил цветок меж страницами своей поэтической тетради. Эта роза была особенно важна для него, и он не захотел дать ей увянуть; вместо того он на многие годы спрятал её посреди своих сокровенных стихов. Потом пронеслась жизнь; герой то ли состарился, то ли иссох от печали, то ли нашёл другую дорогу в вечность. А роза так и осталась лежать закладкой и лежала бы по сей день, если бы тетрадь случайно не попала мне в руки. Не понимая по-норвежски, стихами я пренебрёг, а вот цветок храню бережно, от него пахнет былою пылью — точнее сказать, былою пыльцой. 

Лишь там над царскою главой
Народов не легло страданье,
Где крепко с Вольностью святой
Законов мощных сочетанье;
Где всем простерт их твердый щит,
Где сжатый верными руками
Граждан над равными главами
Их меч без выбора скользит

И преступленье свысока
Сражает праведным размахом;
Где не подкупна их рука
Ни алчной скупостью, ни страхом.
Владыки! вам венец и трон
Дает Закон — а не природа;
Стоите выше вы народа,
Но вечный выше вас Закон.

Торговка розами редко сворачивает в мой переулок, всякий раз норовя пройти мимо. Сегодня же что-то переменилось, и долгожданный голос неожиданно звучит прямо под моим окном. Обнимая две огромных подвешенных на коромысле корзины, она бодро идёт по брусчатке и звонко причитывает: «Розы! Свежие розы! Нежные, как щёки благочестивой невесты. Благоуханные, как майское утро после свирепой ночной грозы. Тонкие и изящные, как стан балерины. Хрупкие и уязвимые, как отроческая душа. Прекрасные, как песнь свиристели. Недолговечные, как самая наша жизнь!» Я накидываю плащ, слетаю по ступеням и, едва переводя дыхание, выбегаю в переулок. Торговка торопится, её уж и след почти простыл, но я не даю ей исчезнуть. Догоняю, вручаю деньги и с полной охапкой цветов предаюсь ароматному счастью.

И горе, горе племенам,
Где дремлет он неосторожно,
Где иль народу, иль царям
Законом властвовать возможно!
Тебя в свидетели зову,
О, мученик ошибок славных,
За предков в шуме бурь недавных
Сложивший царскую главу.

Восходит к смерти Людовик
В виду безмолвного потомства,
Главой развенчанной приник
К кровавой плахе Вероломства.
Молчит Закон — народ молчит,
Падет преступная секира…
И се — злодейская порфира
На галлах скованных лежит.

Летних друзей звали одинаково: Петя и Петя. Два Пети дружили только летом, когда уставшие от воспитания и вскармливания родители, не сговариваясь, отправляли их в один и тот же детский лагерь на берегу медленной реки. В первое лето Пети подружились от скуки, но со временем притесались друг к другу и пару лет спустя решили быть друзьями не разлей вода, то есть до гробовой доски. Пети сидели разутыми, полоскали ступни в тёплой луже с головастиками и бычьим цепнем, а один из Петь поднимал в воде муть бутоном несвежей розы.

— Теперь нам придётся с тобою драться, — молвил тот Петя, что купал цветок.

— Почему? — буднично спросил другой.

— Ну как? Потому что нам обоим нравится Галька. Как рыцари, мы должны сразиться, и она достанется победителю.

— А вдруг ей не захочется доставаться победителю?

— Тогда я не знаю, но так заведено. Дальше пусть сама решает. Драться будем сегодня вечером за котельной и только до первой
крови, чтобы не поссориться. Мы ведь друзья до гробовой доски. Куда ты, туда и я.

— А Гальку позовём?

— Конечно! Она должна же видеть.

— А ну-ка вылезли оба из лужи и быстренько подошли ко мне, — проскрипел вдруг сзади неприятный до дрожи голос.

— Загробыч! — в ужасе прошептали побледневшие вмиг мальчишки и медленно обернулись.

Заместитель начальника лагеря по духоборству пристально глядел на них с возвышения, правая щека его дёргалась, из-под неопрятной рясы виднелись замызганные грязью сапоги.

Самовластительный Злодей!
Тебя, твой трон я ненавижу,
Твою погибель, смерть детей
С жестокой радостию вижу.
Читают на твоем челе
Печать проклятия народы,
Ты ужас мира, стыд природы,
Упрек ты богу на земле.

Когда на мрачную Неву
Звезда полуночи сверкает
И беззаботную главу
Спокойный сон отягощает,
Глядит задумчивый певец
На грозно спящий средь тумана
Пустынный памятник тирана,
Забвенью брошенный дворец —

— Экие ты позволяешь себе вольности, душенька Александр Сергеевич, — строго проговорила Лика и трижды небольно стукнула губернатора розой по лицу. Заодно и шипом притронулась — нежно, не до крови.

— Между прочим, губернатор — это тот, у кого большие губы, — баритоном провозгласил не чуждый поэзии их владелец и потянулся было к Лике.

— Лучше от меня отодвинься, — остановила его дéвица (такое было принято к ней обращение). — Отсядь вовсе. Ты пахнешь луком, бензином и суетливой жизнью. Мýти много у тебя в душе.

— Уж не роза ли тебе об этом нашептала? — криво усмехнулся Александр Сергеевич и покосился на давешний цветок.

— Розы не шепчут, дурачок, — Лика задумалась. — Они поют.

И слышит Клии страшный глас
За сими страшными стенами,
Калигулы последний час
Он видит живо пред очами,
Он видит — в лентах и звездах,
Вином и злобой упоенны,
Идут убийцы потаенны,
На лицах дерзость, в сердце страх.

Молчит неверный часовой,
Опущен молча мост подъемный,
Врата отверсты в тьме ночной
Рукой предательства наемной…
О стыд! о ужас наших дней!
Как звери, вторглись янычары!..
Падут бесславные удары…
Погиб увенчанный злодей.

Скверно-прескверно было у тирана на душе. С тех пор, как увял его наряд из цветов, царь ненавидел флору. Однако нынешним вечером, глядя в зеркало, увидел, что вся его умывальная комната украшена розами. Нет, в комнате их не было, даже не пахло, но в отражении цветы были повсюду. Вазы и горшки, настольные и подвесные, громоздились на стенах, столах, картинных рамах и даже канделябрах. Они блистали великолепными красками, нежно и игриво склоняли бутоны, простирали к тирану листья, издевались на все лады. У тирана третий день чесалась грудь в области сердца. От частых прикосновений раскраснелась кожа, было больно и страшно. Он прикладывал даже мази, но облегчение не приходило. В этот момент в зеркале ему стало видно, что из отражения воспалённой груди начинает расти цветок. Что за чёрт? На реальной груди ничего такого не было, хотя боль стала ноющей и страх усилился. Отражение в зеркале помрачало рассудок. Роза росла из царского сердца, пускала корни, углублялась в лёгкие, в сердце, склоняла бутоны то влево, то вправо, разрасталась и поглощала тело тирана, рвала его изнутри, очевидно принимая за почву. Боль становилась невыносимой. Обдирая в кровь пальцы о молодые шипы, тиран кряхтел и кривлялся, голос его становился хриплым, глаза мутнели. Это всё? Да, это всё. Не ты первый, не ты последний. Рвись в куски, пламеней, кричи и плавься. Это участь.

И днесь учитесь, о цари:
Ни наказанья, ни награды,
Ни кров темниц, ни алтари
Не верные для вас ограды.
Склонитесь первые главой
Под сень надежную Закона,
И станут вечной стражей трона
Народов вольность и покой.

ΞΚ, 5 июня 2023